Однажды, осенью

В чистом осеннем небе летел печально курлыкая журавлиный клин. Вот он затерялся в синей дали, и отголоски прощальных кликов затихли, словно растаяли в прохладном октябрьском воздухе. Тимошка проводил журавлей взглядом и двинулся дальше по раскисшей от недавних дождей дороге. Эта старая грунтовка, когда-то вела к затерянной среди полей маленькой деревушке с ласковым и немного смешным названием Бормотуша от протекавшей за околицей мелкой, каменистой речушки.

В детстве он никак не мог его запомнить и радостно тараторил: «К бабушке в Колотушки». Родители смеялись, и он вместе с ними, радуясь, что смог их развеселить, и они смотрят на него с умилением и гордостью. Эти поездки были для него, городского мальчишки, настоящим приключением, чем-то необычным и памятным. Баба Груня встречала гостей на крыльце своего дома в пестром цветастом платье, а на голове не платок, а выцветшая до небесной голубизны, детская панамка в мелкий зеленый горошек. И эта старая панамка почему-то делала ее похожей на добрую и немного озорную волшебницу из книжки. Сходство завершали очки с круглыми стеклами и приветливая с легкой хитринкой улыбка.

Больше всего Тимошка любил бывать у бабушки в августе, когда начинали поспевать яблоки, и крепкий яблочный дух пропитывал все вокруг. Особенно сильно он чувствовался в доме: в уютной бабушкиной кухне с белеными стенами, печью и большим, круглым столом на котором в эмалированном тазу сияли румяными боками райской красоты и спелости плоды. Бабушка крутила на зиму из них варенье и густое, медовой сладости, золотисто-оранжевое повидло, необыкновенно вкусное, варила компоты, сушила тонко нарезанные яблочные дольки в печи на дочерна закопченных огромных противнях. Всем этим добром она щедро делилась с родными и знакомыми, приговаривая: «Вот откроешь зимой баночку и никаких конфет не захочешь. И вкусно, и полезно, и свое, без всякой химии».

Вот за этими «своими, без всякой химии» яблочками из бабушкиного сада и топал сейчас Тимошка по заросшему травой проселку к заброшенной и давно всеми забытой деревне, где больше двадцати лет назад проводил он безмятежные дни своего детства. Старый дом весь почернел и съежился. Когда-то красная крыша его поблекла и обветшала, на ней тихо тлели прошлогодние листья, и уже накидало ветром немало новых, ярко-желтых и бягряных, с окружавших дом деревьев.

Непролазный заросли бурьяна заполонили некогда ухоженный сад. Забор, окружавший участок, подгнил и перекосился, а местами и вовсе склонился к самой земле, так что Тимошка легко преодолел преграду, лишь слегка запачкав руки перепрелой трухой. Заветную, самую свою некогда любимую яблоню отыскал легко. Даже сейчас, когда вокруг царило запустение, а от окрестного человеческого жилья виднелись среди буйной древесной поросли лишь останки, она стояла вся обсыпанная наливными, ярко пламеневшими среди изрядно поредевшей кроны яблоками. Тимошка слегка качнул ствол рукой и с веток, с глухим дробным стуком, дождем посыпались спелые крупные яблоки. Одно из них не больно ударило его по плечу и отскочило, спрятавшись в густой траве. Он открыл рюкзак и стал кидать туда самые сочные и красивые экземпляры, с наслаждением вдыхая свежий и сладкий яблочный дух. Набил доверху и с сожалением оглядел оставшиеся беспризорно лежать под лопухами остатки, как ему показалось с упреком глядевшие на него. Потом с некоторым трудом закинул изрядно потяжелевший рюкзак на плечо, отсалютовал старому дому и двинулся в обратный путь.

(Продолжение следует)